Главная » 2010 » Июль » 17 » Оперу прослушал с удовольствием, хотя постановка явно поскромнее столичных, голоса
10:26 Оперу прослушал с удовольствием, хотя постановка явно поскромнее столичных, голоса |
Оперу прослушал с удовольствием, хотя постановка явно поскромнее столичных, голоса средние, а в моменты тишины в зале был слышен трансформатор.Вышла новая программа
Необычная программка попалась в руки на мюзикле Элтона Джона «Аида». Собственно, это не совсем программка. На каждый спектакль продаются буклеты. Они хорошо отпечатаны, несут в себе много информации, но стоят десять долларов. Их мало кто покупает. Зато есть бесплатный журнал Playbill (наподобие «Театральной Москвы»), который дают на входе по предъявлении билета. Информация о спектакле там тоже есть, хотя девяносто процентов – это реклама. Вот как раз в рекламе мне и попался интересный раздел. Журнал рекламирует себя. В разных театрах зрителям раздавались анкеты, на основании которых теперь публикуются статистические данные. Мне показались занимательными не только результаты, но и сами вопросы. Вот эта анкета.
Наши читатели
ВОЗРАСТ: средний возраст – 44 года
ИНВЕСТИЦИИ: 85% имеют собственные денежные вклады
АВТОМОБИЛИ: 69% имеют две или более машины на семью
ГОДОВОЙ ДОХОД (на семью): средний годовой доход – 94 тысячи долларов
ОБЕД В РЕСТОРАНЕ: 82% обедают в ресторане до или после спектакля
ПРОФЕССИЯ: 74% управляющие
ВРЕМЯ, ЗАТРАЧИВАЕМОЕ НА
ЧТЕНИЕ ЖУРНАЛА PLAYBILL: В театре: 18 минут. Дома: 8 минут.
У нас подобные анкеты обычно призваны выяснить мнение зрителей о театре и его репертуаре, а о самих анкетируемых выясняют, сколько раз в месяц они ходят в театр, возраст и профессию. Тут устроителей волнует явно другое, расчет идет на уровень дохода. Именно он определяет духовные запросы. Не случайно большинство дорогих спектаклей – развлекательные, а что-то серьезное идет по мелким сценам, затерянным в трущобах аптауна. Например, рецензии о спектаклях театра Красной Луны сопровождаются рекомендациями, как до него добраться невредимым.
А я, выходит, зря по дорогим театрам шляюсь. Денежки сперва надо накопить. Поднять уровень материального благосостояния до отметки, начиная с которой не стыдно сидеть в театральном кресле. Хорошо, что на лбу не написано, у кого сколько акций и машин на рыло. Неловко все-таки, если респектабельная пара слева узнает, что их сосед справа как минимум половину не дотягивает до театральной нормы по одной части показателей и на нуле по другой. Да и с той половинкой машины на члена семьи, что есть, неловко соваться в кадиллачные гаражи при театрах (я там и не паркуюсь – неохота платить по семь долларов за каждый час). Кстати театр, где давали «Аиду», так и называется: «Cadillac Palace». Т.е. содержится на деньги фирмы Кадиллак, и вторая половина программки рекламирует новую навороченную модель с прибором ночного видения. Вдали на дороге в инфракрасном изображении виден силуэт оленя. Теперь оленям не надо будет бояться Кадиллаков, а их владельцы могут спокойно ездить ночью в лес по грибы.
Есть еще «Ford Center». Там тоже ставят дорогие мюзиклы и рекламируют Форды. Но на все марки машин театров не хватает.
Так что все верно. Сначала станьте менеджером, заинвестируйте американскую экономику, чтобы подавилась вашими деньгами, прикупите парочку дополнительных автомобилей, закажите столик в ресторане, а потом приходите в театр. Иначе на всех мест не хватит.
Но русские – народ особый. Сколько раз слышал в кассе знакомый акцент: «Мне, пожалуйста, повыше и подешевле». Если яблоко висит, то русский его сорвет, змеев-искусителей ему не надо; если стрелка указывает влево, то он выяснит, что находится справа; если жалко денег на хорошую машину, то он пойдет в театр.
На мюзиклах русских можно встретить нечасто. Вот если приехал Хворостовский или Растропович с Башметом и Венгеровым, то вся галерка наша, а на каком-нибудь «Джолсоне» или «С любовью, Дженис» сидишь и молчишь в тряпочку, родной речи не слышно. Отсутствие драматического начала не считается у нас положительным моментом. Но лично я совсем не прочь посетить Вебберовского «Джозефа», «Фосси» с танцами Боба Фосса или концерт Сары Брайтман.
Оперный сезон в разгаре. Начался он «Фальстафом» Верди, последней и, на мой взгляд, не лучшей его оперой. Затем пустили современную «Вид с моста» Курта Вайля, за ней «Альцину» Генделя, «Макбета» Верди, «Летучую Мышь». Впереди «Тристан и Изольда», «Кармен». Голоса, как обычно, набрали неплохие, но бросается в глаза тенденция ставить оперы на современный лад. Такое чувство, что с моста (подразумевается Бруклинский мост в тридцатых годах двадцатого столетия) виден и волшебный остров из оперы Генделя, и средневековая Шотландия Шекспира. Действие первой оперы происходит в чем-то вроде офисного билдинга в стиле Кафки, второй – неясно в какой эпохе, но Макбет ходит во френче и получает предсказание ведьм в кинозале, чем напоминает Гитлера в момент просмотра кинохроники. Оно, конечно, любопытно и приятно, когда монотонные Генделевские рулады распеваются исполняющей стриптиз стройной секретаршей, но что придумают дальше? Может, Онегина с Ленским в костюмах цвета хаки, с автоматами Калашникова и переносом действия в «одну из закавказских республик»? А продавец-негр в буфете по-прежнему здоровается. Приятно, что не забывает.
За последние полгода посчастливилось два раза видеть и слышать Плачидо Доминго. Первый раз – в Детройте, где пели аж все Три Тенора, второй – в Чикаго на сольном концерте.
Детройтский концерт проходил на бейсбольном стадионе местной команды Tigers. Дорога из Чикаго заняла больше шести часов из-за пробок. Не думаю, что все ехали на теноров, но в радиусе мили от стадиона было не протолкнуться, а главное – не поставить машину. Какая-то подворотня все же нашлась. Сразу же сзади пристроился проворный старичок со своею старушкой в отдающем голубизной седом парике. На самом стадионе обстановка перед началом спортивная: очереди, майки, грязь, пиво, сосиски. Пол на трибунах липкий от высохших луж. Арена далеко, люди видны точками, но по бокам два огромных телеэкрана. Билеты на ряды у сцены стоили, судя по Интернету, больше полутысячи. По бокам наставили с одной стороны два ряда домиков-туалетов, с другой – столы с напитками и закусками. На трибунах также активно торговали всякой выпивкой. Концерт начался с небольшим опозданием. Народ продолжал мигрировать туда-сюда, то за пивом, то по туалетам. Теноров встретили дружным криком, как любимую бейсбольную команду. Качественные усилители хорошо доносили арии из популярных опер. В особо ударных местах стадион гудел, будто забили гол. Паваротти начал вяловато, но во втором отделении распелся. У него есть две визитные карточки: ария Nessan Dorma из Турандот и платочек из кармана фрака. Приобщившись к этим атрибутам, публика сливается в едином порыве восторга. Доминго и Каррерас провели концерт ровно, на том уровне, который от них ожидали. Для видевших их живьем первый раз этого вполне должно было хватить, если не на всю оставшуюся жизнь, то надолго. В Москве после подобных концертов остается ощущение, что публика уносит их с собой в виде сильного положительного заряда, который потом можно почувствовать даже сквозь пальто в вагоне метро. В Детройте собрались странные люди. Пришли, попили пива, послушали, покричали и разошлись. Заряда хватило минут на пятнадцать, до стоянки. Концерт длился долго. Толпа осталась довольна. Сегодняшний матч детройтские Тигры выиграли. Интересный жанр придумали тенора: оперная поп-классика. Который уже год среди лидеров в хит-парадах.
Сольный концерт Доминго мало походил на детройтский. Сам зал Чикагского симфонического оркестра напоминает Московскую консерваторию. Соответственно и все, что там происходит, близко по духу к консерваторскому. Настолько, конечно, насколько это возможно в Америке. Местная публика одета кто во что горазд. Дамы в шикарных вечерних платьях толкаются в фойе с тетями в джинсах и свитерах. Мужчина в дорогом драповом пальто надел на голову русскую заячью шапку-ушанку с опущенными ушами, купленную на сувенирной барахолке или во время экскурсии в Россию. Даже у компаний безупречно театрального вида, во фраках и вечерних платьях, с бокалами шампанского и меценатским взглядом, есть одна чисто американская черта. Хорошим тоном считается громкий хохот, демонстрирующий удачность произнесенной собеседником шутки. Роскошное позолоченное фойе с портретами композиторов и дирижеров периодически оглашается здоровым лошадиным ржанием. Много тут и наших, русскоязычных. Народ этот относительно малоденежный, неспособный покупать билеты по 200 долларов, но и не желающий пропустить подобный концерт, когда билеты – вот они, свободно продаются в кассе. Тетенек из бывшего Советского Союза отличить несложно. Если они пришли ради искусства без презирающих классику супругов, то на них теплые сапоги, шерстяные юбки и полное безразличие ко всему, что не на сцене. Если хотят себя показать, то это дорогие платья, бусы, серьги, кольца, брошки и мешковатые костюмы на мужьях. Некоторые надевают вечерние платья, но на русских они выглядят, как комбинации. Один слепой пришел с собакой-поводырем. Добродушный пес спокойно улегся за последним рядом галерки и беззвучно два отделения внимал искусству великого тенора. Чего, увы, не скажешь о публике, у которой пение вызывало дружные спазматические явления в горле. Неясно, что слушать, то ли певца, то ли кто следующий кашлянет.
На сольном концерте Доминго не исполнял ударных арий из опер. Это были спокойные, мало известные широкой публике вокальные номера Листа, Доницетти, Верди и других композиторов. Бури аплодисментов и истеричных криков «браво» это не вызывало, но оттого голос не звучал хуже. Во втором отделении в зале появились свободные кресла. В антракте какого-то слушателя внизу унесли на носилках. Диктор объявил взволнованному залу, что с ним все вроде бы в порядке, просто упал мужик. При этом говорящий многозначительно посмотрел на галерку. Видимо, имелось в виду, что упавшим оттуда может повезти меньше, и надо быть поаккуратнее. Второе отделение прошло тоже спокойно. Цветов почти не было. Тут вообще не принято дарить артистам цветы и кормить мясом гостей. Старички засуетились скорее на выход, пока нет толпы, торопясь послушать вместо рояля рев своего Кадиллака. Остальные все же на хлопки раскрутились, и Доминго исполнил три песни повеселее на бис. Последнюю спел почти без перерыва, видно почувствовал, что если будет долго ломаться, то публика разойдется. Чем больше у народа денег, тем меньше духовного ему надо.
Куда веселее проходят рок-концерты. Тут и крики, и пиво рекой, и «бис» до упора. Запомнился концерт Роджера Уотерса, композитора и бывшего бас-гитариста группы «Пинк Флоид». Старая добрая музыка растекалась целительным бальзамом. Зал в Rosemont Theatre попался удачный: не стадион и не слишком маленький. Аппаратура звучала идеально. Уотерс отыграл половину «Стены», «Animals», «Wish You Were Here», почти всю «Обратную сторону Луны». Достойно на этом фоне прозвучали более поздние его вещи. Сразу захотелось бежать в магазин и покупать сольные диски Уотерса. Кончилось все общим восторгом под «Comfortably Numb».
Совсем неплохо выступили Майкл Шенкер из UFO, Moody Blues (рука не поворачивается писать русскими буквами), Эдди Мани со своим роком в стиле кантри.
Брюс Спрингстин пел в огромном Юнайтед Центре три часа без перерыва. Казалось, должно наступить полное изнеможение. Но он все выходил и выходил, чем дальше, тем активнее двигаясь по сцене. Публика подпевала полюбившиеся песни. Я до сих пор слова песен не понимаю и не особенно стремлюсь. Да и музыка Спрингстина мне не очень-то известна. Но впечатление он произвел главным образом напором жизненной силы.
Тед Нуджент выехал на буйволе, размахивая гитарой как копьем и чем-то при этом напоминая Дон Кихота. Потом животное предусмотрительно увели, и начался тяжелый металл. Соляк шел качественный; вместо традиционной татуи и голдовых цепур Нуджент надел шапку индейского вождя. Но потом снял, жарко все-таки. Зачем-то на сцене стоял станковый пулемет, которым исполнитель иногда целился в публику.
Джим Белуши, известный актер, снявшись в фильме «Blues Brothers», решил попробовать себя в качестве блюзового певца. Получилось очень даже прилично, особенно у команды, которую он с собой натащил. Белуши, оказывается, родом из Чикаго. «Sweet Home Chicago» в его исполнении звучало убедительно, не хуже, чем у негров из блюз-клубов.
Шер закатила шикарное шоу на хоккейном стадионе Чикагских Волков. Два часа прошли как один клип. Качество исполнения вызывало восхищение. Моя жена считала количество платьев и париков, но сбилась в районе десяти. Вот только странное после концерта осталось ощущение. И Шер, и музыка, без всякого сомнения, были живьем. А как будто в записи.
В одной из программок вычитал, что в Милуоки местная оперная труппа ставит Вердиевского «Набукко» в конце февраля. Хороший повод прошвырнуться. Милуоки находится в восьмидесяти милях от моей работы, полтора часа езды. Город не похож на Чикаго. С одной стороны – это промышленный центр, окруженный трубами, пивная столица Америки. С другой – в Милуоки сохранился компактный исторический центр, который никогда не горел, как Чикаго. Чем-то даже напоминает Европу. Несколько небоскребов не уродуют панораму, напоминая очертаниями что-то вроде городской ратуши. Уютная набережная, картинная галерея, музеи, аккуратные рестораны. В Милуоки одна проблема – въехать в даунтаун. Южная часть имеет такую сложную дорожную развязку, что надо быть местным, чтобы в ней разобраться. Каждая моя попытка въехать или выехать из города кончалась потерей доброго часа.
Всю неделю накануне поездки стояла теплая сухая погода, снег практически стаял. Решил выехать после работы. Более чем достаточно, чтобы успеть к 7.30. Но накануне ночью началась снежная пурга. К утру насыпало сантиметров двадцать и прекращаться не собиралось. В два часа дня пришел второй снежный фронт. Снег повалил такой, что из окна не было видно дороги. Поглядел по Интернету карту текущего состояния траффика. Вроде бы, пока крупных заторов нет. Что ж, небо посылает испытание, я его принимаю. Решил ехать. В очередной раз получил в спину «Crazy Russian». Выехал в четыре: после работы по такой погоде можно уже никуда не рыпаться. На дороге каша, машина плыла, а не ехала. Скорость в два раза меньше обычной, и все равно, казалось, что вот-вот улетишь за обочину. На хайвее участки заторов чередовались с относительно быстрыми, где траки и джипы при обгоне залепляли переднее стекло толстым слоем грязи, полностью закрывая видимость на несколько секунд. Ощущение неприятное, если учесть, что колею и так видно только по огням передней машины, а трак ревел всего в полуметре. По обочинам попался десяток машин, у которых не сложилось. То и дело сквозь пургу просвечивали разноцветные мигалки на месте очередной аварии. На въезде в Милуоки снег кончился. Напрягся, чтобы не промазать нужный поворот. Бесполезно. Адрес театра начинается девяткой на север. Когда увидел на указателе 2900 N ( Адреса в американских городах идут по кварталам от центра города. Первые цифры – номер квартала, последние две – номер дома внутри квартала. 900 N означает девять кварталов на север от центра. 2900 N – соответственно двадцать девять. – прим. автора) , понял, что пора разворачиваться. До начала спектакля двадцать минут. Хозяин бензоколонки посоветовал с хайвеем больше не связываться, все равно заблужусь в этом кишечнике. Специально вышел на улицу, чтобы показать поворот на параллельную дорогу. Театр оказался в самом центре города. Пока заехал на крышу четырехэтажного паркинга, где еще оставались свободные места, времени уже было полвосьмого. От паркинга до театра прошел по стеклянному надземному переходу. Билеты надо покупать внизу, но меня без разговоров пропустили. Можно было вообще ничего не платить, но почему-то в последнее время хочется жить честно. Америка портит человека. Купил самый дешевый билет и поднялся в лифте на галерку. Когда входил в зал, как раз началась увертюра. Руки еще не пришли в себя после бешеной трехчасовой дороги. Оперу прослушал с удовольствием, хотя постановка явно поскромнее столичных, голоса средние, а в моменты тишины в зале был слышен трансформатор. Но музыка Верди компенсировала все. Публика показалась одетой лучше, чем в Чикаго. Ну да, туристов здесь мало, а средний театральный слой обычно формируется в крупных культурных центрах, не таких, как Милуоки.
Путь назад по уже очищенному шоссе занял около часа. Больше всего времени ушло на поиск выезда из города. Две трети стрелок указывали на Медисон. Переднее стекло приходилось постоянно промывать от солевой смеси, зависшей над шоссе.
А на дворе снег тает. Скоро весна, а с нею утро нового миллеровского дня. В Нью-Йорке этим летом будет «Кольцо Нибелунгов». И Бостон что-то застоялся. Нет, на поезде больше не поеду. Буду покупать билеты загодя.
Y2K (проблема 2000 года)
Основная проблема 2000 года – это похмельный
синдром
утром 1 января.
(Анекдот из Интернета)
Наверное, нигде новогодний праздник не имеет такого значения как в России. Порой его ждут как надежду на то, что что-нибудь изменится. Порой просто мечтают дождаться едва ли не единственного настоящего всеобщего праздника, подлинность которого ни у кого не вызывает сомнений. А кто-то любит наряжать елку и чувствует себя как в детстве, стоя перед блестящими шарами, разноцветными свечами и вдыхая аромат хвои. Бывает очень обидно, когда от встречи Нового года ничего не остается. Дождались боя курантов, выпили шампанского, закусили и разошлись спать. Как будто год начался пустотой. Зато удачные, веселые встречи оставляют заряд надолго, или по крайней мере приятное предвкушение следующего раза. Русским в этом плане повезло. Если в большинстве стран Новым годом празднества кончаются, то у нас они только начинаются, и еще в течение двух недель до Старого Нового года не прекращается поток ехидных писем, отсылаемых прямо с праздничного стола на Запад всяким разным отщепенцам, корпящим в это время над своим Пентиумом последней модификации.
Нельзя сказать, что Новый год в Америке вовсе не является праздником. Признаки такового есть. Например, новогодние открытки. Не знаю, кому американцы их шлют, но в любом молле или супермаркете всегда стоит длиннющий стеллаж, забитый разнообразными видами поздравительных открыток к очередному красному дню календаря. Это не считая специальных открыточных магазинов, которые можно встретить практически на каждой плазе .( «Plaza» - торговая площадь. Такие площади примыкают к оживленным перекресткам. С двух сторон плазу формируют дороги с заездами, с двух других - магазины. Сама площадь – это большая размеченная стоянка для автомобилей. Парковаться можно только покупателям, хотя как это контролируется – непонятно. Но мало кому хочется выяснять. – прим. автора).
Так вот, во второй половине декабря на этих полках в уголке появляется несколько рядов новогодних открыток, хотя девяносто процентов места занимают рождественские. Сразу после наступления нового года стеллажи становятся розовыми от открыток ко дню Святого Валентина. А вот елки тут новогодними не считаются. Многие из них можно увидеть на помойке сразу после католического Рождества. Еще неосыпавшиеся, пушистые и симметричные, без проплешин посередине. Так и подмывает затащить к себе. Не видел, может кто из русских так и делает. А вот что точно делают – так это посещают елочные базары поздним вечером 25 декабря. В Ночь после Рождества елки с базара по причине всеобщего выходного еще не убраны, но уже не продаются. Самое время кузнецу Вакуле засунуть парочку деревьев в багажник: для себя и тещи. Об этом даже в местной газете писали. Говорят, что раньше елочные разборы было чисто русским явлением, а теперь и негры приобщились. Раз елки тащат, значит это кому-то нужно. Сторонники монументальных искусственных елок тоже не прогадывают. Цена на них после Рождества падает раз в пять. Но надо не опоздать. Подобный товар залеживается на полках разве что сутки. Как-то не принято в Америке забивать полки тем, что нужно только русским. Есть несколько магазинов, где можно купить творог, пельмени, сгущенку и шпроты, но елок после 25 декабря не продают даже в них.
Ночь после Рождества выдается активной для русских, а вот следующий день – для всего остального населения Соединенных Штатов. На Рождество принято приглашать гостей и дарить друг другу подарки. Соответственно магазины объявляют к этому дню распродажи, что избавляет их от массы залежавшихся товаров. Проблема в том, что многие из этих вещей не нужны и тем, кому их подарили. Поэтому с утра 26 декабря в магазинах выстраиваются длинные очереди на возврат. В этот день никто ничего не покупает, все только сдают. И пусть попробует какой-нибудь магазин отказаться от подобной услуги или как-то ее лимитировать. Сразу потеряет всю клиентуру, да еще и по судам затаскают.
Не удивительно, что отмечание Нового года прошло в Америке совсем не так, как в России. Пожалуй, только уникальность события заставила многочисленные массы народа собраться к полуночи в центре города. Стоянки забились до отказа, на въездах образовались пробки. Секундный отсчет последней минуты уходящего тысячелетия проецировался мощными прожекторами на стену небоскреба, хорошо видную из центрального парка города. Тут и сконцентрировалась основная масса. Американцы умеют изображать бурное веселье. Толпы народа, понюхав для проформы бутылку шампанского на четверых (по количеству мест в машине не считая водителя) и нацепив пластмассовые очки в виде «2000», самозабвенно бесились в течение пятнадцати минут пока шел салют. После этого все быстро стихло и растворилось в улицах даунтауна. Каждый стремился успеть к своему паркингу как можно быстрее, пока выезды не забили. На этом празднование Нового года для большинства закончилось. Русскоязычная община устраивала parties (вечеринки – прим. автора) в двух-трех насиженных ночных заведениях, но туда не тянуло. Да и билеты стоили по 200 долларов.
Самым заметным в нынешнем отмечании Нового года была суета вокруг общеизвестной компьютерной проблемы 2000 года. Каждая уважающая себя фирма открыла специальный проект по выявлению и устранению возможных ошибок. Был такой проект и у нас. Пришлось в очередной раз прошерстить и прогнать все программы по так называемым регрессионным тестам. Наредкость занудное занятие. Кроме того, начиная с середины октября, внедрение всех новых разработок было заморожено до наступления нового года. Ладно хоть сами разработки не прикрыли - времени на романы оставалось не столько, чтобы это могло привлечь нездоровое внимание начальства. Зато заставили работать 31 декабря, когда по всей планете уже вовсю шло празднование. Сотрудников поделили на три смены. Кому-то досталось дежурить ночью. В эту смену попали матерые американцы, которым все равно. Представители же разных национальных меньшинств попали на утро и день. Приятно все-таки, когда вокруг никого нет. Работа в этот день свелась к елозинью мышью по Интернету. В итоге никаких страстей не произошло. Зато многие неплохо нажились. Продовольственным и хозяйственным магазинам можно даже было не устраивать ежегодных рождественских распродаж. Народ так запугали отключением электроэнергии, повальным отказом всех служб и параличем торговли, что предновогодние дни напоминали типичный финансовый кризис в России, когда с полок сметается все, что имеет хоть какую-то практическую ценность. Как ни странно, полки не опустели, но торговля на нынешнем Новом годе явно перевыполнила план. Так что не зря крутили рекламу.
В этом году нам всем довелось стать свидетелями и участниками необычного явления. Неопределенность века, в котором мы живем. Одни утверждают, что на дворе новое тысячелетие и соответственно двадцать первый век. Другие пребывают в старом добром двадцатом. Каждый живет в том веке, в котором желает. Знаешь что делать дальше, имеешь кучу планов и перспектив на будущее – зачем откладывать, живи в новом тысячелетии. Никуда не стремишься, хочешь спокойно и привычно дожить отведенное, но при этом не слыть человеком из прошлого – живи в двадцатом веке, формально ты пока прав. Удобно. Вот только что делать, когда через год все встанет на свои места?
Нашему поколению уже выпало перешагнуть из одной эпохи в другую. Теперь переходим в новое тысячелетие. Наши родители – жители двадцатого века, дети – двадцать первого. Тут вопросов нет, так уж они родились. Мы же оказались посерединке, что веками, что эпохами. В каком веке оставаться? Есть еще год на размышление.
Гор, ты не прав!
(о вреде абортов)
В России уже несколько лет считается дурным тоном говорить о политике. Уши завяли. На фоне того, что выливается из наших телевизоров и газет, колыхания воздуха в Америке кажутся невинной забавой богатых дядек. Просто один из способов поддерживать в обществе бодрость. О том, какие за этим стоят деньги и амбиции, думается мало. Кому нужны эти политики кроме самих себя и журналистов?
Нельзя сказать, что американцы сильно интересуются политикой, но иногда удивляешься, с какой серьезностью они к ней относятся. Как будто, если выберут не того, то исчезнет колбаса из магазинов. Не все, конечно, есть и нормальные, которым, как и положено, на все наплевать.
Сейчас идет очередная кампания по выборам президента. Претенденты проводят первичные выборы по штатам, первые страницы газет пестрят текущими результатами и прогнозами. Иногда смеха ради пытаешься выяснить, чем же различаются предвыборные программы. Похоже, что претенденты сами плохо это понимают. Главные козыри – личное обаяние, компромат на противников и деньги. У кого их больше, тот скорее всего и выиграет. Все же для проформы надо поиметь принципиальные разногласия по какому-нибудь небезразличному народу пункту. Кандидаты в мэры Чикаго, например, расходились в вопросе, нужен ли городу третий аэропорт, или надо расширять существующие. В национальном масштабе это не пойдет, нужна проблема поглобальнее, у которой есть два приемлемых варианта решения. Одним из камней преткновения нынешней кампании стал вопрос об абортах. Демократы всегда стояли за их легальность, что сейчас и принято. Республиканцы категорически против. Как только всплыло такое важное разногласие, быстро объявились комитеты по защите прав будущих детей, в прореспубликанских штатах начались демонстрации с плакатами о запрещении абортов. Жалисные такие, что слезы накатывают. Разборки кандидатов-республиканцев между собой тоже свелись к оценке степени решительности в этом вопросе.
Раз республиканцы так ухватились за аборты, значит, идея популярна. Интересно, у кого? Республиканский электорат – в основном белое население с развитой культурой полового поведения. Такой народ способен до аборта дело не доводить. А в случае чего – будет повод съездить в Канаду или Европу. Путешествовать американцы любят. Все равно, насколько я понимаю, медицинская страховка на аборты не распространяется.
Так что в предстоящих выборах есть некая интрига, стимул вытащить на избирательные участки побольше малоактивных домохозяек. Регистраторы на выборы сидят за столиками в супермаркетах и агитируют проходящих записаться. Ко мне тоже приставали, но у меня уважительная причина откосить: отсутствие американского гражданства.
У нас тоже грядут очередные выборы. Совпадают по дате с церемонией вручения Оскаров. И там, и там вопрос о победителях в номинации за лучшую режиссуру и продюсирование практически предрешен. Композитор тоже заранее известен. Едва ли не единственная интрига – приз за лучшую женскую роль.
Сидишь тут и думаешь, какой очередной аборт устроят наши власти, когда победят? В России-то с этим делом никаких проблем.
Избранные места из переписки с друзьями
Лишь малая часть из повседневного оседает на страницах. А нормальная жизнь идет своим чередом, оставляя следы в письмах, которыми я регулярно обмениваюсь с друзьями по электронной почте. Чаще всего они сводятся к фразе «У нас все по-прежнему», но иногда происходят достойные события, не вошедшие в полное собрание сочинений.
Находясь рядом, люди боятся быть до конца искренними. Срабатывает защитная реакция, непозволяющая переходить определенный барьер, даже когда излишняя откровенность ничем не грозит. И общаются они нечасто. Если знаешь, что человек никуда не денется, то можно отложить встречу до удобного повода. Родственные отношения вообще иногда вырождаются в свадьбы и похороны. Дружеские же тихо тлеют, иногда подбрасываемые полешки не дают им угаснуть. Иное дело, когда находишься далеко. Барьеры не то чтобы полностью рушатся, а заметно уменьшаются в размерах. Причем, чем больше расстояние, тем эти барьеры меньше. Можно попробовать вывести формулу зависимости откровенности от расстояния. Одним из параметров в такой формуле также должно быть средство общения. По телефону никогда не скажешь того, что напишешь в письме. Нетелефонные разговоры лучше всего излагаются на бумаге. Наверное, настоящие писатели уходят в четвертое измерение или на тот свет, когда пишут.
В Чикаго обо мне почти никто ничего не знает. Я слыву немногословным. Не сказать, чтобы очень часто общался со своими друзьями в Канаде. Не потому, что отношусь к ним менее искренне, чем к московским, просто они ближе, и это психологически срабатывает. А вот когда два дня подряд нет письма из Москвы, то что-то кажется не так. Сразу хочется сказать: «Ну и пожалуйста!», но через некоторое время открываешь почтовое окно и пишешь сам. А потом глядишь, и выскочило окошко с сообщением о прибытии письма. Пока окно Интернета занудно думает, открываться ему или нет, гадаешь, кто прислал. С большой вероятностью можно определить по времени прибытия. А в Москве общались раз в полгода. Некоторые и сейчас узнают друг о друге новости от чикагского посредника. Недавно получился любопытный круговорот фотографий в природе. В нашем московском турклубе накануне Нового года собралось заядлое турье, бывшее и настоящее. Разбились по территориально-производст>венному признаку: кто с кем ходил и друг друга помнит. Нафотографировали пьяных рож. Сосканировали и послали в Торонто. Из Торонто они пришли ко мне в Чикаго. Я отослал их назад в Москву человеку, который был на этой вечеринке и хорошо знал фотографа. Живут они рядом, несколько остановок на метро. Подальше пошлешь – поближе получишь.
А в Москве – да, все по-прежнему. К хорошим новостям относятся сборища, которые наши по-прежнему регулярно устраивают в лесу, на даче, по домам. Потом пишут подробные отчеты, упирая на количество и качество выпитого. Снова вместе встречали Новый год, топили баню. Помнится, я сломал топор, когда колол для нее дрова. На мужские и женские праздники собираются в лес. Кое-кто сходил в поход, весной – на байдарке, летом – в горы. Поездки за границу сильно поредели. Но бывают и новости похуже. Наиболее характерные сообщения, относящиеся к этой категории – уменьшение зарплаты или увольнение с работы. Кажется, никто не миновал этого сита. Если и не уволили, то оклад обкорнали. А мне скоро опять идти договариваться о повышении. Даже неудобно сознаваться, что лениво этим заниматься. Вести гнусный торг из-за пяти-десяти тысяч в год. Начальник начнет издаля, а потом попытается прибавить пару тыщ. Я скажу – не меньше десяти. Побазарим, скорее всего сойдемся на пяти. Все лучше, чем без работы в Москве сидеть. А трое наших опять недавно ее потеряли. Как-то один мой знакомый говорил: «Я не настолько богат, чтобы позволить себе работать». Но это было в конце восьмидесятых, теперь большинство возвращается к необходимости зарабатывать первородным путем. Некоторые пытаются подстроиться под новые веяния, ходят на курсы: бухгалтерские, программистские, но работы при этом никто не гарантирует. Все в подвешенном состоянии. Тут – по одним причинам, там – по другим. С одного крючка слетишь, попадешь на другой, как майка, пущенная в направлении вешалки, в момент залезания в ванну. И все же мне не жаль того времени, когда все было всем ясно. Майка, валяющаяся на полу, может быстро превратиться в половую тряпку. Продолжение
|
|
Категория: Новости |
Просмотров: 584 |
Добавил: gjoyes
| Рейтинг: 0.0/0 |
|